холеру надо... У меня на это дело сердца не хватат, я от этого скоро на больничный 
сойду - жрите тогда свой мырмелад, только где вы его укупите...

Четверо приятелей на цыпочках вышли из магазина, в молчаливой суете двинулись 
быстрым шагом к обскому яру, на самом взлобке которого - на тридцатиметровой 
крутизне, над сиреневой утренней водой - росла подкова веселых молодых елок. 
Земля под ними была такая чистая и желтая, словно ее раза три на день прометали 
тщательно метлой, подкова елок выпуклостью изгиба была обращена к деревне, и 
поэтому за ней можно было прятаться, как за плотной оградой.

Молчаливые приятели торопливо сели на теплую землю, образовав маленький кружок, 
начали блестящими глазами смотреть на то, как Ванечка Юдин осторожными, 
бережными движениями достает из глубокого кармана лыжных штанов бутылку водки. 
Он, Ванечка Юдин, вообще весь был спортивный: лыжные брюки, лыжная куртка, 
футбольные бутсы, а под курткой майка с надписью "Урожай".

- Вот она, родимая, вот она, хорошая!

Ванечка поставил бутылку в центр круга, потерев рука об руку, кивком головы дал 
команду вынимать из карманов закуску, и четверо приятелей стали доставать и 
класть возле бутылки всякую еду. Витька Малых положил большую луковицу и два 
бутерброда с толстыми кусками сала, сам Ванечка вынул кусок тощей колбасы и две 
шанежки, Устин Шемяка достал три смятых яйца, тряпочку с солью и стрельчатый 
лук, свернутый в три раза, чтобы не высовывался из кармана. Семен Баландин из 
карманов ничего доставать не стал.

- Не торопись, не торопись, народ! - сладострастно приговаривал Ванечка Юдин, 
вытирая травой граненый стакан и ежесекундно разглядывая на свет зеленое 
стекло. - Устинушка, ты бы не валил яйца-то на хлеб! ...А ты, Витюх, сальцо-то 
порежь. Семен, ты себя не беспокой, заботу себе не давай, в сознанье себя держи... 
Да куда ты, Витюх, хлеб-то тычешь? Сюды, сюды давай...

Слышно было, как поплескивает у берегов вода, кричат в небе чайки, что-то 
свистит в горле у Семена Баландина, который опять обморочно дремал. На щеках 
Устина Шемяки костром разгорался яркий румянец, шрам-снежинка на подбородке, 
наоборот, бледнел, мускулы под рубахой ходили ходуном, а Витька Малых, даже сидя 
умудрялся приплясывать, пританцовывать и, щелкая тонкими пальцами, пел: "...как 
проснусь, то сразу море у меня в ушах шумит..." далее