- Ну и не пустили...

Рамщик улыбнулся, расцепил руки.

- Теперь скажи, а на совещании-то в это время кто на трибуне выступат?

- Ты на трибуне, - ответил Устин. - Ты на трибуне, Прохор Емельянович! Это я в 
дверь видел.

Рамщик Медведев откинулся на спинку стула, хохоча, широко разинул рот, но смех 
его был вкрадчив, негромок, как бы осторожен. Смеялся он все-таки долго, минуты 
две, потом сделался серьезным, нахмурив брови, сказал только для сестры:

- Вот ты видишь, какой он есть, твой брат Прохор! А ты вчера: "Не буду пельмени 
лепить!"

И опять повернулся к Устину, спросил строго:

- Ну а что я с трибуны говорю?

- Этого я не могу сказать, Прохор Емельянович!

- Правильно! - обрадовался рамщик. - Что я говорил, этого ты услышать не мог, 
коль за дверью стоял! Ах ты, господи, Семен Василич просыпается...

Однако Медведев ошибся, так как Семен Баландин только немного поднял голову, 
сделал попытку открыть глаза, но не смог - опять уронил голову на мягкие руки.

Минуту было тихо, потом рамщик сказал:

- Слабый он человек, Семен-то Василич! Я бы на его месте-то да при его-то 
грамоте - министр! А вот сейчас я умный, а он дурак!... Характера у него нет, у 
Семена-то Василича! А у меня - характер... Я правильно говорю, сестра?

Сестра рамщика ничего не ответила, а только посмотрела на брата большими 
блестящими глазами.
7
После медведевского щедрого угощения, после хорошей и крепкой водки знаменитого  далее