левобережье, щурили глаза на солнце, дышали, думали... Смутно улыбался собственным 
мыслям Семен Баландин, пощипывая грязными пальцами верхнюю губу, не спуская глаз 
с противоположного берега Оби, где остро желтела полоска ослепительного, как 
лезвие ножа, песка; притих Устин Шемяка, мечтательно напевал сквозь зубы Витька 
Малых, а Ванечка Юдин все вздыхал и вздыхал.

- На рыбаловку бы съездить... - не выдержав, сказал он. - Сетчишки у меня есть, 
обласишка на дворе лежит...

На реке появился пассажирский пароход "Козьма Минин" - большой, сияющий, сверху 
донизу облитый веселой музыкой; ходили по верхней палубе нарядные пассажиры, 
сверкали красным цветом спасательные круги, наклоненную трубу венчал лихой 
дымок, а по верхнему мостику расхаживал белоснежный, с позолотой капитан. 
Репродукторы на палубе "Козьмы Минина" - вот совпадение-то, вот чудо-чудное! - 
пели голосом Людмилы Зыкиной Витькину песню про моряка: "...Каждой руку жмет он и 
глядит в глаза, а одна смеется: "Целовать нельзя..."

- Поплы-ыыы-л! - протянул Витька. - Поплы-ы-ы-л!

Когда пароход исчез за сияющей излучиной Оби и снова стало тихо и грустно, когда 
музыка затихла, а взбаламученная носом парохода волна, добравшись до берега, с 
шелестом накатилась на песок, Ванечка Юдин решительно сказал:

- Значится, еду я на рыбаловку! Вот первого августа завязываю, маненько себе 
отдых даю - и на рыбаловку!... Тока меня и видели!

Накатившись на берег с шуршанием, вода тут же с плеском отхлынула назад, 
помедлив и как бы собравшись с духом, снова угрожающе двинулась на коричневый 
песок, но на второй раз у нее сил забраться на возвышение не хватило - только 
подступила к песку, только жадно лизнула кромку...

- Ты три года завязываешь! - с усмешкой сказал Устин Шемяка.

Он хотел что-то еще добавить, но только махнул рукой и перевернулся на спину. 
Ситцевую рубашку в горошек Устин уже снял, голубая майка туго обтягивала его 
волосатое тело, грудь выпирала горой, живот западал; лежал он тихо, черный и 
беспомощный, как навозный жук.
 далее