оба внимательно посмотрели на Устина, на Ванечку Юдина и Семена Баландина, а на 
Витьку Малых как-то не обратили внимания.

- Тройной замок - оно хорошо! - сказал Устин. - Только долго...

- А чего нам торопиться? - подумав, ответил Сопрыкин. - Какой замок ни руби, к 
сентябрю поспеем...

Он поплевал на руки, взявшись за топор, долго высматривал, куда нанести удар, и 
Устин Шемяка тоже прищурился, тоже глядел в то место, куда должно было упасть 
острое лезвие, а когда удар рассчитанно, точно упал на нужное место, Устин 
коротко передохнул.

- Славный топоришко! - сказал он. - Это который Пашкин, что ли?

Сопрыкин не ответил - выцеливал новое место. И пила с рубанком тоже подали 
голоса. Пахло сосновой смолой, молодой стружкой, сырыми опилками.
4
Опять короткий и толстый ноготь Ванечки Юдина отмеривал миллиметры на граненом 
стакане, опять отупело лежал на земле Семен Баландин, опять Устин Шемяка ревниво 
следил за виртуозными пальцами Ванечки, опять Баландин выпил на пятьдесят 
граммов водки больше, чем другие, и опять он давился водкой, снова бегал в кусты 
не в силах сдержать рвоту - все было обычным.

Когда вторая бутылка была выпита, четверо приятелей, повернувшись лицами к реке, 
легли на животы, и это тоже было обычным - они всегда после второй бутылки 
отдыхали, повертывались лицами к реке и ложились на животы.

Внизу, под яром, мелодично поплескивала Обь, подтачивая высокий глинистый берег. 
Четверо приятелей лежали на такой возвышенной точке земли, с которой мир 
открывался воздушно, широко; только на высоком берегу громадной реки у человека 
возникает ощущение крылатости, безграничности мира, возникает тяга к полету. С 
высокого яра реки хочется взмыть плавной дугой, медленно и сладостно взмахивая 
крыльями; пусть остаются слева и справа зеленые верети, пусть проплывают под 
грудью голубые озера, частоколы сосняков и кедрачей, пусть впитывается в глаза 
речная сиреневость...

Притихнув, не двигаясь, лежали на теплой земле четверо, глядели на обское  далее