а ключ от экскаватора у меня в кармане... Вот умора, братцы! Ха-ха-ха! Ну, отчего 
я такой пьяный, что луна-то... Их ведь две, братцы, вот смех-то! Одна - слева, 
другая - справа... Ну, отчего я такой пьяный! Да, не молчите вы, ребята!... Мне 
одному скучно, мне одному холодно...

Витька Малых упал грудью на землю, вздрагивая и пьяно икая, потом постепенно 
затих, косо и неловко положив голову на траву. Ресницы у Витьки смежились, 
синеватое глазное яблоко увлажнилось, и это сделало его совсем похожим на сонную 
птицу.

- И почему это так всегда получается, - прошептал он, - что я сбоку припека... В 
какое дело ни вмешаюсь - и мне хуже, и другим плохо... Майор-то мне в Хилке и 
говорит: "Мы этого поездного вора давно приметили, а когда тебя увидели, решили: 
сообщник!" И чего это я всегда сбоку припека?

В тишине и молчании прошло минут десять. По-прежнему каменно сидел Ванечка Юдин. 
Не двигался, чтобы не пролить радости опьянения, Устин Шемяка. Медленно, как бы 
по частям возвращался в мир солнцезаката Семен Баландин, обморочно-бледный, 
опухший, тоненько стонал: невыносимо болела звенящая, как бы стиснутая пыточными 
обручами голова, пустой желудок - Семен Баландин три дня не ел - терзали острые 
спазмы, в ушах гудело, трещало, выло, как при настройке радиоприемника, над 
глазницами время от времени вспыхивали колющие острые молнии, больные, как укол 
тонкой раскаленной иглой.

Поддерживая немощное тело руками, уронив голову на грудь, Семен Баландин 
исподлобья глядел на то, как славно и тихо опускается на землю лунная ночь. 
Солнце уже пряталось за сизую дымку, устав за длинный жаркий день, накрывалось 
ею, как пуховым одеялом, все краски мира походили на размытую акварель, и, 
наверное, от этого чудилось, что в теплом воздухе пел тоненький и грустный 
пастуший рожок, хотя в безмолвии по-прежнему существовало два звука: все еще 
стонала иволга, да поплескивала под яром розовая обская вода.

- Утопиться бы! - медленно сказал Семен Баландин. - Утопиться бы!

В его голосе звучала тоска по теплой вечерней воде, извечному плавному ходу реки 
на север, покою берегов, блаженству вечного движения, бесчувственности, 
беззаботности, сладости всегдашнего неба над зелеными холмиками кладбища... Как 
хорошо дереву, воде, розовому горизонту... На речном дне покачивались водоросли,  далее