Боже ты мой! Чего здесь только нет! "Сажайте, - говорю, - к чертовой матери!" А 
сам тоскую: ведь такого работника отдаю под суд! "Зайдите, - говорю, - с ним ко 
мне еще разок... Чем черт не шутит!" ...И вот происходит чудо! Настоящее чудо, 
друзья мои, ибо ничем иным, кроме чуда, не объяснишь такой крутой загиб 
человеческой натуры, который привел Бориса к исцелению... Часа через два приходят 
они ко мне, усаживаются, молчат. "Ну что, Зеленин, - говорю, - довоевался? Опять 
в тюрьму?" А он молчит. Сидит печально на стуле, глядит на меня исподлобья, и 
лицо у него бледное. Естественно, я говорю: "Струсили, Зеленин? Испугались, 
когда запахло тюрьмой?! А ведь предупреждали же вас..." Молчит. Кривится, но глаз 
с меня не сводит. И вдруг тихо просит: "Не сажайте меня! Слово даю, что ничего 
плохого никогда обо мне не услышите! Не буду больше драться и хулиганить!" Мы с 
участковым переглядываемся, ничего понять не можем: верить ему, не верить?... А он 
опять: "Не буду я больше!" - "Почему мы вам должны верить?" - "Из-за мышки..." - 
Что?... Из-за какой мышки?... - "Серенькая мышь, она сегодня под утро в камере из  норки вылезла..." - "Слушайте, Зеленин, не морочьте нам голову! Какая мышь? Откуда  вылезла? При чем тут мышь?" - "Серенькая... - говорит, - маленькая, видно, как под  кожей сердце бьется..." - "Вы что, убили эту мышь?" - "Нет, - отвечает, - убежала  в нору, а хвост тонкий, членистый, как у ящерицы... И сквозь кожу видно, как  сердце бьется..." - "Ну и что, Зеленин? Какая связь между мышью и вашим  поведением?" Молчит. Переглянулись мы с участковым, видим, с человеком что-то 
творится, какая-то перемена в нем... "Последний раз, Зеленин... Больше веры не 
будет..." И что вы думаете, друзья мои? Проходит месяц, другой, третий, Борис 
работает, в драки не лезет, никого не задирает, не обижает. Что вы на это 
скажете, друзья мои? Обыкновенная серая мышь! Вылезла из норки, поднялась на 
задние лапы, дрожит, хвост членистый, как у ящерицы, под кожей видно, как бьется 
сердце... Чертовщина какая-то, а не дает мне покоя. Была бы у нас водка, друзья 
мои, предложил бы я тост за маленькую серую мышь... Человеку знать не дано, когда 
и где она вылезет из норки... Стоит на задних лапах, нюхает воздух, хвост 
членистый, под кожей видно, как бьется сердце...

В безветрии неподвижно лежала река, пересекала ее молчаливая лодка, на левой 
стороне поселка в синих кедрах начала отсчитывать кому-то длинные годы жизни 
кукушка. Колыхалось над теплой землей волнистое марево, остроконечные ели 
вонзались в прозрачное небо, из уличного радиоприемника лился голос все той же 
Людмилы Зыкиной... Бывший директор шпалозавода Семен Баландин, охватив колени 
руками, глядел на Заобье, а трое лежали - тихие, молчаливые, немые. Витька 
Малых, скорчившись, ковырял пальцем ямочку в дернине; ему было нехорошо, 
тревожно, хотелось уйти домой, но он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

- Сейчас деньги трудно достать, ребята! - прошептал Витька. - А в одиннадцать 
Поля закроет магазин...

По солнцу было половина одиннадцатого: именно в это время оно повисало лучами на 
кроне старого осокоря, что стоял на кромке яра, именно в это время река из  далее